Марго Гритт: я поняла, что не смогу провести несколько лет с такой тяжелой темой

Марго Гритт заняла второе место в специальной номинации Rideró «Выбор книжных блогеров» шестого сезона премии «Лицей». Ее сборник «Вторжение» состоит из рассказов, на первый взгляд не объединенных сквозной темой, но читающийся удивительно цельно. Герои Гритт болезненно переживают столкновение с реальностью, а потому часто ищут утешение в фантазийном. Эти истории про хрупких людей, чей мир рухнул, удивительно точно передают картину восприятия действительности современного поколения. По просьбе редакции книжная активистка и член блогерского жюри Евгения Власенко поговорила с Марго Гритт о защитных механизмах писательства, бережной критике и социальных лифтах, позволяющих молодым авторам добиваться успеха в жестоком мире «большой литературы».

 — По первому образованию ты режиссер кино и телевидения. Со стороны кажется, что кино — более привлекательная ниша. Как тебя занесло в литературу? 

 — Скорее меня занесло в кино, потому что литература была в моей жизни с самого начала. Надо сказать, что, когда я оканчивала университет в 2012 году, отечественное кино еще не казалось такой привлекательной нишей, как сейчас, и там тоже было мало денег и перспектив. Прямо как сейчас на российском книжном рынке — вот тянет меня как-то в такие сферы… Я много писала на первом курсе, даже издала маленькую книжечку рассказов и повестей, а потом на десять лет забросила писательство, потому что мечтала снимать кино. Но обстоятельства складывались иначе. И только спустя годы я наконец смогла признаться самой себе, что нет, по натуре я никакой не режиссер, и вернулась к литературе. Но режиссерский бэкграунд все-таки сильно влияет на мой стиль письма.

 — Гритт — это ведь не настоящая фамилия? Почему ты решила взять творческий псевдоним?

 — Когда я только начала писать, то довольно болезненно относилась к критике, и мне нужен был какой-то буфер между собой и текстом, чтобы каждый раз не уговаривать себя: «Критикуют не меня, а мой текст, я не равна тексту». Таким буфером стал псевдоним. Кстати, сейчас, когда я уже научилась спокойно принимать критику, псевдоним иногда действует в обратном направлении, то есть, когда случается что-то хорошее с текстом, его, например, публикуют, мне кажется, что все это происходит не со мной. Такая вот литературная диссоциация.

 — Про критику. Твой сборник «Вторжение» высоко оценило блогерское жюри — ты была отмечена в номинации Rideró «Выбор книжных блогеров». Читала ли ты отзывы блогеров о своем тексте? Были ли среди них негативные?

 — Я читала отзывы блогеров на «Вторжение», потому что для меня это в новинку, и в большинстве они были все-таки положительные, за что я им очень благодарна. Потому что в магистратуре «Литературное мастерство», где я училась последние два года, я привыкла к очень бережной, почти нежной критике. Были в моей жизни и Липки, которые должны были меня закалить, но на семинаре меня тоже хвалили, что вообще-то необычно для форума, так что я пока не почувствовала, что такое суровая жесткая критика. Но можно не волноваться, с самобичеванием я успешно справляюсь сама. За время учебы я вроде бы научилась отличать конструктивную критику от всего остального, поэтому на нее реагирую хорошо, хотя не могу сказать, что прислушиваюсь в ста процентах случаев — все равно все делаю по-своему, такой уж упрямый характер.

 — Рассказ «Вторжение», давший название сборнику, на мой взгляд, очень сильное высказывание. В нем ты поднимаешь все еще достаточно табуированную тему послеродовой депрессии. Как ты вырулила на нее и как собирала фактуру?

 — Я понимаю, почему читатели хватаются за термин «послеродовая депрессия» — так легче и проще объяснить, что происходит с героиней рассказа. Но я скажу страшную вещь: я не писала про послеродовую депрессию. Конечно, про нее тоже, но мне хотелось пойти дальше, заглянуть за край, поговорить в принципе о материнской нелюбви. В рассказе одна из анонимных гостий на форуме пишет: «Все говорят, что это послеродовая депрессия, но я-то знаю, что это не она, я просто его ненавижу». Послеродовая депрессия в тяжелых случаях длится до двух лет, но после любовь к ребенку может так и не возникнуть. И если о первом состоянии только-только начинают говорить честно, то о втором даже не упоминают.

Замысел родился на занятии по поэтике прозы в магистратуре: мастер дал нам задание придумать сюжет, в котором мы ставим под сомнение абсолютные непреложные истины и ценности. Никто не подвергает сомнению материнскую любовь, но что, если подвергнуть? На то, чтобы набросать синопсис, у нас было полчаса, и тогда уже появились и сказки, в которых родители отводят детей в лес, и медведица, и материнский форум. Задумка тянула на роман, но я поняла, что не смогу провести несколько лет с такой тяжелой темой. В поисках фактуры читала истории, говорила с подругами, у которых есть дети, рыскала по форумам, как моя героиня. Форумы вообще золотая жила для писателей. Чтобы разобраться в послеродовой депрессии, начала читать книгу «Мама на нуле», но даже не смогла закончить — подумала, что, если прочитаю еще одну страницу, не захочу иметь детей.

  — «Вторжение» — не просто история о нежеланной беременности, но история о личных границах, физических и эмоциональных, нарушение которых может привести к трагедии. Должна отметить, что материнство среди нового поколения писательниц все чаще деромантизируется. Как думаешь, почему?

 — То, что происходит в литературе, как мне кажется, — отражение того, что происходит в обществе. В рамках борьбы с навязанными представлениями массовой культуры, которая романтизирует беременность, роды, материнство. Мы пытаемся — могу говорить только про информационное поле, в котором нахожусь, — бороться со стереотипами, в том числе гендерными, поднимать вопросы, которые раньше замалчивались, подходить к тому же материнству как к комплексному явлению, которое невозможно описать шаблонным и однозначным «Дети — это счастье». Не только.

 — Продолжая разговор о силе женского высказывания: в 2020 году твой рассказ «Наташин день» вошел в печатный сборник «[Дружба] Рассказы, написанные женщинами и небинарными людьми», который издало No Kidding Press. В чем для тебя ключевое отличие женского письма от мужского? Почему женское письмо ближе к небинарному, чем мужское? Так ли это? И почему литературе до сих пор не удается преодолеть гендерные стереотипы?

 — Мне совершенно не нравится делить литературу на женскую и мужскую, потому что тут же возникает вопрос, а что делать с теми, кто идентифицирует себя по-другому? И за этими определениями тянется столько стереотипов: например, женская литература — это сопли и слезы. Меня однажды упрекнули в том, что я пишу многие рассказы от мужского лица и что мои герои-мужчины слишком эмоциональны, как женщины. И мне пришлось отстаивать позицию, объяснять, что мужчины вообще-то тоже могут быть эмоциональными. Люди вообще — сюрприз-сюрприз! — разные. Я здесь только могу процитировать Асю Казанцеву, которая часто повторяет, что индивидуальные различия важнее групповых.

Другое дело, что история складывалась так, что женщинам не давали права голоса, поэтому мы находимся в том моменте, когда групповые различия важно подчеркнуть, в том числе в названии сборника «Дружба». Женщины выходят из тени, и вслед за ними небинарные персоны, о которых вообще в истории никогда речи не шло…

 — В своих текстах ты заходишь в том числе на тему ЛГБТ. Насколько эта тема для тебя важна в творчестве и насколько болезненной будет самоцензура в случае, если законопроект о штрафах за пропаганду ЛГБТ примут?

 — Я вообще — чисто по-человечески — могу понять любую дискриминацию. Понять — не поддержать. Понять, откуда она возникает. Любую, кроме дискриминации из-за любви. Ненавидеть человека из-за того, кого он любит, — это абсурд. Так что да, тема для меня важна. Но в будущих текстах я бы не хотела писать о ЛГБТ как о проблеме, я надеюсь, что я смогу писать о ЛГБТ как о нормальной части жизни общества. Закон, конечно, этому помешает. И я, честно, не знаю, что мы все будем делать.

 — Короткая форма — жанр, который не так-то просто издать в России. С этим сталкиваются даже опытные авторы, за плечами которых не одна книга, что уж говорить про новичков. Почему ты выбрала именно этот жанр, насколько он дает тебе развернуться и чувствуешь ли ты необходимость переходить на крупную форму?

 — Я и не выбирала. Мне кажется, это едва ли не свойство мышления. Набоков говорил про Чехова, что у него короткое дыхание. И у меня такое чувство, что два года я тренировала «дыхалку» рассказами, чтобы пробежать марафон с романом. Я сейчас как раз работаю над крупной формой, и все равно главы как будто похожи на отдельные рассказы. Я бы и оставалась в этом жанре, если бы, во-первых, в России издательства с большей охотой брались бы за издание короткой прозы, во-вторых, в журналах за рассказы бы платили, как это делается на американском рынке, а в-третьих — и это главное — я бы сама не чувствовала вызова, а смогу ли я, не соскочу ли с такой длинной дистанции, хватит ли у меня запала на год, два, три, пять, чтобы работать с одной темой.

 — Сколько ты уже работаешь над своим романом?

 — Чуть меньше года, и у меня написаны всего две главы. Работаю с текстом я медленно, долго планирую – прежде чем писать, подробно расписываю сцены в таблицах Экселя. А после февраля и вовсе перестала писать, так что сейчас очень трудно вкатываться обратно.

 — Не первый раз слышу, что автор пишет с помощью Экселя. Это какой-то запатентованный метод? Где такому учат?

 — Я уже говорила, что мой режиссерский бэкграунд сильно влияет на мое письмо, и я работаю над романом как над сценарием. Плюс я в принципе человек-план, так что для меня нормально иметь план на день и план на сцену.

 — Что дала тебе учеба в магистратуре «Литературное мастерство» НИУ ВШЭ? И – извечный вопрос – можно ли научиться писать?

 — На эту тему много споров. Недавно я открыла мотивационное письмо, которое писала два года назад для поступления в магистратуру, и там я сравниваю первые тексты начинающих авторов с ржавой водичкой из-под крана, которую надо спускать и спускать, пока не польется чистая вода, а учебу на программе «Литературное мастерство» я — мастер дурацких шуток — представляю как средство для прочистки труб. Наверное, объясню на более простой метафоре: есть человек, который делает снимки, не разбираясь в настройках фотоаппарата, и он даже может называть себя фотографом, и у него даже могут выходить шедевры, но они скорее будут случайностью, и повторить их он вряд ли сможет, потому что он не поймет, как он это сделал. До курсов по писательству и магистратуры я писала интуитивно, скажем так, не разбираясь в «настройках», а они есть и в литературе, пора бы это признать. Я шла туда за осознанным письмом, в первую очередь. Во вторую, за творческой средой и обратной связью.

 — Но ты же сама говорила, что в магистратуре была очень бережная обратная связь. На мой взгляд, это формирует несколько инкубационную среду. Разве это полезно? Я понимаю, что беспощадная критика, которой славятся уже упомянутые Липки и Литинститут, тоже не идеальный способ закалки таланта, и тем не менее, постоянные поглаживания могут оказать автору медвежью услугу.

 — На самом деле на первом курсе магистратуры я подходила к мастерам и просила, а можно меня критиковать пожестче? И моя мастер — Марина Львовна Степнова — отвечала, ну что вас пороть, что ли? Мы и так как можем жестко. И действительно, ко второму курсу критика стала нормальной, по крайней мере она точно была конструктивная. Опять же, я была на Липках, и хоть на себе мне этого почувствовать не довелось, со стороны я видела, как это бывает: как люди после Липок бросали писать.

Конечно, я слышала, что CWS называют инкубатором, что там всех учат писать одинаково, гладят по головке и выпускают графоманов, но, вспоминая слова Галины Юзефович, «большая литература» имеет очень узкое горлышко, и туда все равно все не пройдут. Так что, не надо бояться засилья писателей.

 — Кто тебя вдохновляет из современных русских писательниц и писателей?

 — Моя героиня — Линор Горалик. У нее не только потрясающие тексты, но и такие разнообразные проекты в искусстве. Я понимаю, что тоже не могу заниматься чем-то одним и выбрать для себя какую-то определенную нишу. Я люблю экспериментировать. Мне хочется написать сказку, выпустить комикс, создать интерактивную визуальную новеллу, настольную игру. И Линор дает надежду, что все это возможно в рамках одной жизни. В этом же плане меня вдохновляет мой мастер в магистратуре, Марина Львовна Степнова. Я уже признавалась ей, что она моя role model, на что она, конечно же, сказала: ни в коем случае не берите с меня пример. Но со стороны выглядит как мечта: проза — совершенно виртуозная, сценарии, преподавание, да и еще и материнство.

 — Читала ли ты кого-то из коллег по короткому или длинному списку «Лицея»?

 — К сожалению, в то время, когда шел финал премии, я готовилась к защите в магистратуре и ничего не успела. Конечно, я хочу прочитать всех, особенно роман Екатерины Манойло, но думаю, что дождусь опубликованной книги.

 — Какова была мотивация подаваться на «Лицей»? Ведь ты не то чтобы новичок в литературе. За последние несколько лет твои рассказы публиковали различные литературные медиа, опять же, сборник [Дружба]…

 — Как странно слышать, что я не новичок, я-то все еще называю себя начинающей. Как известно, в литературной среде к тебе не будут относиться серьезно, пока ты не выпустишь роман — кажется, что даже сборник рассказов не в счет. По инерции и я долгое время не могла называть себя писательницей. Поэтому кажется логичным подаваться на «Лицей» как на премию дебютантов. Я подавалась в прошлом году с повестью, но не прошла даже в лонг-лист. Тем не менее благодаря дедлайну премии я смогла закончить рукопись, с которой возилась два года. В этом году я ни на что не рассчитывала, но если бы не «Лицей», я бы не задумалась, что из рассказов вообще-то можно составить сборник и он получится цельным.

Или ты ожидала услышать, что дело в деньгах?)) 

 — Нет, я не жду, что кто-то признается, хотя и знаю, что это правда.

 — Ну да, миллион рублей — в литературе столько не заработаешь. Сколько лет пройдет, пока заработаешь свой первый миллион в литературе? Миллион лет? (смеется)

 — Деньги — нормальная мотивация, и не надо этого стесняться. Но вообще я ожидала услышать что-то про социальный лифт. Сработал ли он в твоем случае?

 — Скажем так, я почувствовала первые уколы публичности — вот, например, даю интервью известной книжной блогерке. Но самое главное, благодаря «Лицею» меня нашел издатель. Я пока не готова рассказать подробнее, но если коротко, то да, лифт поехал.

 — Я тебя поздравляю и очень за тебя радуюсь! Получается, институциональный путь в «большую литературу» все еще короче пути самиздата? Хотя лично я очень верю в последний. Ведь сегодня самиздат — больше не часть неофициальной культуры, а вполне себе легальный способ быть читаемым и зарабатывать писательским трудом, а инструменты социальных медиа для самопродвижения дают авторам много возможностей состояться. У тебя теперь есть опыт самиздата, расскажи о нем. — Ну смотри, в «Лицее» я заняла второе место в номинации «Выбор книжных блогеров» и в качестве приза получила продвижение на платформе Rideró. И если бы этого приза не было, я бы не пошла в самиздат. Потому что я совершенно не умею себя продавать. На днях мне нужно было написать пост в собственный телеграм-канал о том, что книга продается на Rideró, и я не знала, как к нему подступиться. Я почему-то почувствовала стыд, что вообще странно, жуткое обострение синдрома самозванца, смущение, и вообще устала после того, как выдавила из себя три строчки: «Покупайте книгу, вот ссылка». Недавно у нас был эфир с Екатериной Манойло и она сказала, что испытывает те же самые проблемы, и в комментариях писали, что все авторы стесняются продвигать сами себя. Но я понимаю, что в современном мире, даже если ты идешь в литературу традиционным путем через издательство, тебе все равно не обойтись без создания личного бренда. Издательство не всесильно. Хотя я иногда думаю, что я бы предпочла быть неизвестной и загадочной личностью для аудитории, как Виктор Пелевин, а еще лучше, чтобы на моих книгах стояло только название, без имени — настолько тяжело мне дается самопродвижение. Классно, что есть Rideró, в котором специально обученные люди этим занимаются и говорят мне, что делать. Но понимаю, что этому нужно учиться, и я буду учиться.