Школьники из Архангельской области записали истории своих предков: староверов, корабелов и раскулаченных

Завершился пилотный этап литературного конкурса «Живая летопись. Судьба семьи в истории страны» — ​в течение полугода школьники Архангельской области исследовали истории своих семей, а затем писали о них книги. О том, как юным авторам удалось совместить литературу и историю, найти собственную интонацию, протянуть нить исторического повествования на несколько поколений назад и как летопись одной области может помочь заживлению травм всей страны, — ​в интервью «Новой газете» рассказывает координатор конкурса Александр Гаврилов.

– Когда мы задумали «Живую летопись» (персонально эта честь принадлежит Александру Краснокутскому, возглавляющему издательский стартап Ridero), мы, конечно, опасались неискренности. Каждый из нас прошел через среднюю школу. У всех нас в школе появился опыт скрытности, опыт невысказывания. Учитель говорит: «А теперь напишите сочинение на тему «Равняемся на тех, кто обгоняет время» — ​и подросток понимает, что даже если у него есть какие-то соображения, он не хочет высказывать свои, потому как требуется воспроизвести чужие.

А мы хотели, чтобы люди говорили о подлинной истории своих семей, не приглаженной, не приукрашенной — ​как рассказывают дома, а не так, как рассказывают казенным людям. Мне кажется, это удалось.

Из сборника «Добрая память»

Билева Ксения

Дедушка и бабушка моего папы познакомились только на своей свадьбе. До этого бабушка, тогда юная Маша, видела своего будущего мужа лишь однажды. И то из-за занавески, на печке. Он, по обычаям тех лет, приезжал в дом к ее отцу в соседнюю деревню Подлесную, свататься. Сейчас в той деревне не осталось ни одного дома. Стоит лишь телефонный автомат, установленный в соответствии с программой телефонизации деревни.

Было это в конце 20-х годов прошлого столетия. Папа, передавая рассказы своей бабушки, Марии Николаевны Билевой, говорит, что люди жили хорошо в те годы: сеяли рожь, овес, лен, выращивали овощи, держали скотину. Но потом начался период «коллективизации» и «раскулачивания»: кулаками считали все семьи, имевшие более одной лошади, или одной коровы, или 10 овец. Кулацкие семьи подлежали ссылке, и, чтобы избежать этого, семья родителей моих прабабушки и прадедушки вынуждена была «добровольно» отдать во вновь образованный колхоз одну лошадь и две коровы. Невдалеке от деревни Бабино, где жили прабабушка и прадедушка, прямо в чистом поле выгрузили эшелон «раскулаченных» семей с Украины. Дело было под зиму, и они, чтобы построить хотя бы землянки, ходили в деревню просить инструмент для строительства.

Деревенских жителей вынуждали вступать в колхоз. Держать собственную скотину не запретили, обложив это право налогом в 3 литра молока ежедневно, поэтому, как и другие крестьянские семьи, Билевы держали корову и десяток овец, что впоследствии спасло жизнь им, их детям. Не всем, правда.

Я прочитал больше 40 книжек летописи, в каждой книжке было от одного до семи текстов. За эти сорок книжек я, неловко признаваться, раз сто разрыдался. Не то чтобы я призывал измерять качество литературы в рыданиях. Да и слезы наворачивались не столько от ужаса и безысходности, сколько от чего-то прямо противоположного. Например, от силы и честности работы памяти.

Вот, например, Ксения Билева, чья работа выше цитируется. Она рассказывает о том, как раскулаченных на Русском Севере просто переводили из одной деревни в другую, отняв при этом скот, дом, двор, подворье. А параллельно она замечает, что по соседству было поле, куда привезли раскулаченных с Украины. И вот они всю осень ходили в деревню попросить лопату, чтобы хотя бы землянок себе накопать. То, что старшие рассказывают об этом ребенку, школьнику, то, что эта деталь хранится сквозь как минимум три поколения в семейном предании, — ​это очень сильная и яркая черта. Мы видим всю эту картинку целиком — ​чужаков, которых привезли в абсолютно незнакомое место. Деревню, в которой половину людей увезли неизвестно куда, а другую привезли неизвестно откуда. И лопату, за которой нужно каждый день ходить и потом ее нужно отдать, потому что в хозяйстве одна, и она нужна. И люди это вспоминают три-четыре поколения спустя и рассказывают снова и снова.

Но важно вот еще что: школьники ухитряются рассказать об истории иначе, чем мы привыкли слышать. Они говорят: «Были очень тяжелые годы. С ними пришлось справляться — ​идти работать на лесосплав, работать по колено в воде, прятаться от проверяющих. И моя семья выжила».

«Осенью 1946 года родилась моя бабушка — ​Татьяна. Но и в послевоенные годы жизнь была непростой. Государство заставляло покупать облигации государственного займа, на которые уходила одна из двух зарплат, приходилось платить налог на скот. Бабушка рассказывала: «Рядом с коровником отец складывал большие кучи дров, и, когда раз в месяц приходили инспекторы для установления величины налога, часто мы прятали коз и поросят за эти кучи. Сижу я, помню, за дровами, перевязываю морду козе, чтобы не заблеяла, а самой и смешно, и страшно».

Городищенская Светлана, 16 лет, Северодвинск

Именно такое «и смешно, и страшно» формирует удивительное очарование этих рассказов. Это не о том, как жизнь была тяжела. А о том, как эту невыносимо тяжелую жизнь мы пересилили. И каждый из авторов этих произведений есть живое свидетельство того, что сил у народа было больше, чем у той мощи, которая пыталась род погубить. Это торжествующие истории выживания как победы.

Герой одного из сочинений — ​приходской священник, служивший одно­временно в трех церквях. Его арестовали якобы за то, что он в проповеди призывал не идти в колхоз. Он был арестован, сослан, почти сразу погиб. Но обратите внимание, как об этом пишет юный автор. Он рассказывает, что дома зашел разговор об этой истории, после того как он посмотрел постановку по повести Бориса Васильева «Завтра была война». Как мы помним, отец юной героини тоже репрессирован, а потом возвращен. Юный автор с очаровательной сияющей заносчивостью юного победителя пишет об этом так:

«Прочувствовав на себе все тяготы «детей врагов народа», дети отца Федора настаивали на его невиновности, но смогли добиться его реабилитации только в 1989 году.

Мне очень жаль, что Вика Люберецкая, героиня произведения Бориса Васильева «Завтра была война», оказалась настолько слабой, что вместо того, чтобы бороться за честь своего отца, решила умереть. Возможно, она это сделала из-за того, что была слишком молода и рядом не было семьи, с которой можно было бы разделить свою беду. Я горжусь тем, что дети отца Федора никогда не сдавались, всегда поддерживали друг друга».

Фомин Дмитрий

Летопись оказалась гораздо шире, чем отдельно взятая область. В 20-е годы происходил исход из деревни на фабрики, многие пришли в города из каких-то отдаленных уголков, а сейчас их наследники живут в городах Архангельской области, много народу приехало. Есть замечательные истории многонациональных семей, где, например, папа-милиционер участвовал во всех постсоветских кавказских войнах, а теперь служит в ГИБДД и стережет покой своей страны на дорогах. Этот тип гордости за свою страну мне тоже понятен. Но когда читаешь тексты наследников семей поморов, они звучат по-особенному.

Северодвинская гимназия № 14

Представьте себе небольшую деревеньку на крутом берегу реки, окруженную дремучими лесами и непроходимыми болотами. Суровый край мужественных людей. Земля моих предков — ​людей старой веры: Волковых Андрея Ивановича и Устиньи Ефимовны. Деревня, в которой они жили, называлась Лавела. Рядом текла река Пинега.

Все лавельцы были старообрядцами.

Места, где находились староверы, были богаты природными дарами. На поветях всегда стояли огромные бочки с разной ягодой. В Пинеге водилось много рыбы, особенно щуки. Мужики с сетями и палками по грудь заходили в реку и начинали бить по воде, пугая и гоня рыбу на мелководье. Там ее собирали буквально голыми руками и складывали в корзины. Так много было рыбы в наших северных реках!

Раз в год, весной, по полной воде к староверам приходила баржа, нагруженная сахаром, мукой, зерном, которых не было в деревне. Этими товарами загружались амбары до самого верха. Но зачастую торговцы на баржах приносили в эту деревеньку и беду — ​болезни. Так как лавельцы мало общались с внешним миром, то они были восприимчивы к разным инфекциям. Бывало, заболевало полдеревни. Многие умирали.

Так случилось и с первым мужем моей прапрабабушки, Устиньи Ефимовны Волковой. Она очень его любила, называла «баской», то есть красивый. Повторно ее выдали замуж насильно за моего прапрадеда, Андрея Ивановича Волкова. Он был старше ее и хромал с детства. Тем не менее в этом браке родилось трое детей. Одним из них была моя прабабушка, Мария Андреевна Волкова, в замужестве — ​Фохт.

После революции оказалось, что дед Андрей — ​кулацкий сын. Сослать его не могли — ​и так живет в глухой северной деревне. Отправить на лесозаготовки тоже нельзя — ​сильно повреждена нога. И тогда отправили на работы его жену, Устинью Ефимовну. Там прапрабабушка получила тяжелый ревматизм. Она все время стояла в холодной воде, сплавляя лес по реке. После года или двух тяжелых работ на лесоповале ее вернули домой. Такова была судьба зажиточных крестьян.

В домах староверов всегда было много старинных икон, а у Волковых были и древние церковные книги в позолоченных и серебряных окладах, украшенные камнями. С приходом советской власти моя прабабушка, Мария Андреевна, вступила в коммунистическую партию и достигла больших карьерных высот в Северодвинске. Ей было стыдно и страшно признать, что ее отец — ​старовер, да еще и кулацкий сын.

Когда Андрей Иванович умер, то все его наследство — ​множество старинных икон, книг и даже серебряных монет царской чеканки — ​не представляло для родных никакой ценности. Им казалось опасно хранить такие вещи у себя. В то время по Пинежскому району ездила музейная экспедиция, которая собирала предметы старины. Мария Андреевна все отдала, сохранила только две медные иконки, расписанные лазурью.

Теперь эти иконки — ​семейная реликвия. Сейчас деревня староверов живет только в рассказах моей бабушки. Слушая их, я словно прикасаюсь к той жизни, примеряю ее на себя.

Я заметил одну деталь — ​своих предков дети часто именуют полной развернутой титулатурой: фамилия, имя, отчество. «Когда мой прапрадедушка Прокопий Степанович Ладкин…» Сперва это кажется какой-то казенщиной, а потом видишь: самих себя юные авторы тоже именуют торжественно и полно. Человек принадлежит этой familia в высоком римском смысле, он — ​сын своего отца, а тот — ​сын своего отца, и эта непрерывная цепочка абсолютно незыблема, в ней каждый на своем месте.

Есть несколько рассказов детей из семей корабелов. Я ужасно люблю этот кусок из текста Бачина Руслана Андреевича из сборника учащихся школы № 4 г. Онеги:

«Бабушка, Бачина Нинель Григорьевна, рассказывала, что мой прапрадед жил в селе Кушерека. Это село состояло из нескольких «гнезд». Самая высокая часть называлась Гора, и с нее виден залив Белого моря. Среди многочисленных частей села есть название — ​Бачинская деревня. Дома в Кушереке повернуты передом к реке. В 1893 году село по численности населения стояло на 4-м месте в уезде. Когда-то давно, по просьбе купцов-судовладельцев, был открыт мореходный класс для ознакомления с мореходным делом. Все надежды сельчан были связаны с морем. Парень, женившись, стремился быстрее приобрести свое судно. Корабелы строили чаще каботажные или прибрежные суда. Мой прапрадед, Михаил Иванович Бачин, рассказывал, что лес для постройки заготавливал в верховьях реки Куша или на борах Золотухи, отбирал и сам клеймил. Вывозился лес зимой, чтобы после распила доска обливалась собственной смолой и меньше гнила. Сосну выбирал с плотными годовыми кольцами. В устье реки строили мачтовые корабли, шхуны. Поморские карбаса и боты шили около дома и по большой воде спускали в море. У моего прадеда была морская шхуна «Лидия», а у Афониных (родителей жены) — ​бот «Виденье».

Я понимаю, что наверняка здесь к семейному преданию примешивается этнографическая работа, но вот это понимание того, что все начинается с отбора сосны, что при распиле доска должна облиться смолой, что карбас шьется, а не строится, как речные судна Центральной России, — ​мне в этом слышится нечто абсолютно подлинное.

В следующем году с большой долей вероятности будем продолжать «Живую летопись» в Архангельской области и сделаем ее в Смоленской, которая в историческом смысле тоже очень интересна. Я мечтал бы найти партнеров, которые помогли бы выйти на школы юга, в Ростове, в Краснодаре. Для этого нужно, чтобы поддержку проекту оказали региональные министерства образования. Когда мы запускали конкурс в Архангельской области, все говорили: «Какие школы, о чем вы! Учителя трудятся с утра до ночи, заполняют новые журналы, ночи просиживают над домашкой». И это все правда. Но при этом именно учителя звонили нам ночами, потому что неправильно поставилась запятая в книге, и теперь они не знают, что с этим делать. Нужно немедленно это исправить, ведь работа должна попасть на конкурс. Ревновали друг к дружке, подозревали, не подглядел ли кто в их задумку, чтобы по ее мотивам составить свою. Страсть, которая в них пылает, меня завораживает. Но я, конечно, понимаю, что если такой страсти местный минобр воли не даст, то проведение конкурса будет гораздо сложнее.

И нам, конечно, страшно повезло, что быстро и горячо включилась вице-губернатор по социальным вопросам Екатерина Прокопьева. То, что получилось в Архангельской области, должно показать каждой администрации и каждому региону, что у них есть шанс вписать свои строки в настоящую летопись, где не только властители и судьи, но и каждый, о ком помнят его дети и внуки. Да и самим в одиночку организовать такой масштабный проект непросто, есть организационные расходы: поездки технических специалистов, работа жюри, лауреатов надо везти туда, где проходит награждение. В этом году мы привезем победителей в Москву на ярмарку non/fiction. 3 декабря в Литкафе они будут рассказывать своим читателям о том, как работали над своими книгами.

Я бы мечтал каждый год проводить этот конкурс на всей территории земного шара, потому что русский мир — ​это не тот уголок, который русским удалось отгородить штыками, а русский мир — ​это тот мир, который обжили люди, говорящие по-русски. Я был бы рад видеть книжки «Живой летописи», написанные по-русски, в Германии, в Австралии, в Израиле, в США. Сегодня там живут люди, говорящие по-русски, они воспитывают своих детей, которые тоже говорят и пишут по-русски. И их память — ​тоже часть нашей общей памяти, которую мы хотели бы соединить внутри этого проекта. Каждая работа, загруженная в Ridero, может быть распечатана нажатием одной кнопки — ​хоть в одном экземпляре, хоть в пяти. Любой человек может сделать книжку, которая займет почетное место на полке семейной библиотеки.

Юные авторы пишут не только о давно прошедшем. Некоторые передают травматический опыт 90-х: рассказывают про дедушку, который был лучшим специалистом на своем заводе, а потом все ушли, а когда в 2000-е вернулись заказы, выяснилось, что их некому делать. Но дед оставался на заводе, он все умел, теперь он самый главный, и за его опыт и службу его на руках носят. И даже когда горечь очень свежа, внуки все равно говорят о победе. Человек не может жить только скорбью. Человек не может жить без памяти о прошлом. Человек должен жить в сегодняшнем дне. Раз он жив — ​его род победил все невзгоды.

Записала Анастасия Чуковская